Как-то давно родилась у меня в голове мысль. Каковы они были, последние часы жизни Регса? Он ведь прекрасно знал, на что идет, верно? Знал, но все равно пошел, герой, мать его за ногу...
В общем, от меня небольшая фантазия на тему.

Ты открывал ночь
Все что могли позволить
Маски срывал прочь
Душу держал в неволе.
Агата Кристи, Би2 "Мы не ангелы"

Раз. Часы оглушительно тикают прямо у меня над ухом, не давая сосредоточиться на письме, отвлекая своим глупым и бессмысленным маршем.

Два. Девственно-чистый пергамент покоится под великолепным пером какой-то редкой птицы, подаренным на совершеннолетие Эваном, изящная чернильница сиротливо приютилась по соседству со старинной книгой по темной магии. Натюрморт для чокнутого на мрачной романтике художника.

Три. Мысли перескакивают с одной на другую, я тщетно пытаюсь ухватиться хоть за одну; в саду дятел нервно барабанит по стволу многовекового дуба, эхом отдает стук моих каблуков о паркет, минутная стрелка счастливо подпевает странному оркестру четкой дробью.

Раз-два-три.

читать дальшеВедь все так донельзя просто. И никуда не деться от осознания того, что проще не бывает.

Порой мне кажется, что все раскладывается по ровным полочкам, что все еще будет. Но как-то так получается, что я сам, мои устои, мои принципы – все рушится с какой-то космической скоростью, как будто бы все эти доселе ровные полки на шкафах, на которых была разложена моя нехитрая жизнь, падают друг за другом, точно домино.

Домино. Ты знаешь, что такое домино? Забавная маггловская игра, Сириус. Я сам удивляюсь, откуда знаю такие слова.

Меня готовят для боевых операций; они полагают, что, глядя на смерть, я сам научусь убивать так, чтобы при этом палочка не ходила ходуном в напряженно сжатых пальцах. Не далее, как неделю назад мы убили магглов. Просто так, потому что Белле захотелось; они играли в домино.


Задумчиво прокручиваю на пальце твое кольцо; серебряная змея подмигивает мне своим топазовым глазом.

Помнишь, ради тебя отец переставил камень в старинной фамильной печатке? Поменял драгоценный изумруд на самоцвет, просто потому, что тебе казалось, что голубоглазая змея смотрится оригинальнее. Это не соответствовало статусу Блэка, но так хотя бы наследник древнего рода не отказывался носить символ преемственности.

Спустя три года ты с точностью, достойной опытного охотника, прицельно метнул злосчастный топаз в горящий камин.

Ненавижу.

Но ты все равно нужен мне.

Ты нужен мне, как никогда раньше и как никто другой, но именно сейчас тебя нет и не будет никогда.

Чертов Сириус! Почему, даже спустя три года твоего отсутствия в моей жизни, я продолжаю нуждаться в тебе?


Я умираю, братишка. Я умираю долбанным романтиком и конченным предателем. Я предаю семью, веру, Идею, Лорда; я предаю всех, но, кажется, впервые за свои восемнадцать лет я не предаю себя. Себя, так похожего на тебя в мелочах и так непохожего в главном. Я не герой, слышишь, не герой! И, тем не менее, я иду умирать так рано ради очередной великой цели.

В восемнадцать лет каждая цель кажется великой и единственной правильной, и ты готов рваться за нее в бой, умирать и продавать душу.

Ради своей я убивал, мучил, подчинял. Я играл человеческими жизнями, точно мы в детстве играли кубиками, ломали, разрушали, собирали заново. Но жизнь ты не соберешь, Сириус, она угасает мгновенно, будто и не было никогда ее, только тело остывает, и палочка в твоей руке подрагивает слегка. И нужно быть нечеловечески жестоким, чтобы получать от этого удовольствие.

А сейчас умираю я. Так глупо, так рано; мне страшно. Я никогда не был безрассудным храбрецом, как ты, наверное, именно поэтому с каждым вдохом лондонский воздух мне кажется слаще, весеннее солнце мне светит все ярче, и мне все меньше и меньше хочется спасать магический мир.

Я мечтал пройтись по набережным Сены, затеряться в бесконечных правильно-кривых улочках каменного и безмолвного Парижа, я мечтал оказаться под мрачными сводами Нотр-Дама, подняться на творение маггловского гения Эйфеля; я мечтал...

Когда-то ты сказал, что мечты сбываются, что возможности магов безграничны; что мы можем все и даже чуточку больше.

Я не могу ничего, совсем. Я даже не могу исправить того, о
чем мечтаю забыть, я не могу стереть со своей руки отвратительный рисунок. Мечты не сбываются, слышишь? В мире нет и не будет чудес. Для таких, как я, мечты никогда не сбываются, такие как я не имею права мечтать.

«Каждый живет как хочет и расплачивается за это сам,» - так, кажется, писал твой обожаемый Оскар Уальд, которого ты читал втайне от матушки. Как он был прав, Сириус, как же он был прав, черт возьми! Проблема в том, что очень сложно определить, как именно ты хочешь жить, а не так, как навязывает тебе общество; я попался на эту удочку! Я пошел по тому пути, который мне показали, я не искал других дорог, понимаешь?

Исправить…

Я не знаю, что меня ведет. Самые нелепые свои поступки человек совершает из своих самых лучших убеждений, и, как и все предыдущие, мое нынешнее убеждение - лучшее из всех, что когда-либо у меня были. Но даже сейчас оно не дотягивает до тех принципов, которыми руководствуешься ты.

Скажи, почему так получилось, что ты оказался правильнее, чем я? Да что там: правильнее, чем весь род Блэков вместе взятый со всеми благородными домами магической Британии?

На правах ли старшего тебе досталось все благоразумие, которого не оказалось у меня?

Я завидую тебе, Сириус, сжигающей изнутри завистью – у тебя получилось сбежать от того страшного, чем наполнены мои будни. Ты никому не служишь, точно последний лакей, ты не прогибаешься, ты не боишься, ты не прячешь свои мысли – ты остаешься собой.

А я уже давно не являюсь собой, это точит мою душу, точно ржавчина железо, и самое ужасное – от этого не убежать, не спрятаться.

И мне остается лишь надеяться, что там – за точкой невозвращения – не будет ничего: никаких чувств, эмоций, воспоминаний. Ничего.

Только Свобода, пахнущая морозным зимним воздухом и потрескивающими в камине поленьями; по вкусу сладкая, янтарная и тягучая, точно белое вино Сотерн.

Моя свобода.